Скажи это кто-то другой, кто-то из детей, кто-то, к кому я отношусь снисходительно, я бы и ухом не повел, но Чай – существо, имевшее право на мое уважение, поднимавшееся из самой его сути, из нашей общей сути, и потому любую его причину и любую его мысль я готовился выслушать с благодарностью за доверие, о чем я ему и простучал.
«Юный Дейран, мой создатель причинил мне и великое зло, разлучив меня с моим братом и оставив здесь, лишив права выбора места работы, права решать за себя. Конечно, я симпатизирую молодой Кейрре, в какой-то мере даже разделяю ее мечты, но…»
«У нее нет собственной мечты», – отстраненно заметил я, наблюдая за силуэтом девушки сквозь мутную жидкость и толстое стекло. Кейрра тренировалась с термосами – с заваркой в стиле Пустых Озер, или «щелчковой заваркой». Ее ручки и шея казались отсюда совсем тоненькими. «Она работает очень усердно, работает, насколько только хватает ее сил, и, если слишком много внимания обратить на ее обыкновение разговаривать цитатами из бархатных книжек, то может показаться, что она работает ради очень большой, ради прорывной мечты. Это все… наша мечта: ДиДи, Дейрана, моя теперь… ваша тоже в какой-то степени. Она хорошая, наверное, она добрая, просто… она не ее. А доля Кейрры здесь – только страхи. Страхи и ответственность перед теми, кто ей помогает. Это называется бремя любимого ребенка».
«Мне жаль юную Кейрру, но я не могу помочь механоиду, грубо разлучившему меня с братом, заточившему его, заставившему делать ужасные вещи…»
«Он насыщает признак скорости для Эйдераанн, – простучал я. – Делает своего рода чай скорости. Мы не разговаривали, но, возможно… он счастлив, хотя мне это неизвестно точно. Точно, я думаю, никто не знает».
«Так или иначе, я не выйду отсюда без него».
Я посмотрел вверх, на крышку емкости, на толщу ядовитой жидкости и спросил: «Так это ваша тюрьма? Вы сами себя заточили, чтобы никто не мог к вам подойти?»
«Да… думаю, это тюрьма», – согласился со мной Чай, поразмыслив. Он мерно двигался внутри.
«Но вы продолжаете работать над ней».
«Она, – отозвался Чай, и это показалось мне словами существа, живущего многие тысячелетия, – мой единственный акт искусства».
Когда я, уже глубокой ночью, думая доспать на Пирожке, выбрался из емкости, меня уже ждала мастерица ДиДи. И я понял, что она все же опять мной почему-то недовольна.
– Я хотела бы, чтобы вы представили учебные планы Кейрры, – набросилась на меня драконица с ходу. И я, посмотрев на нее устало, примирительно наклонил голову:
– Но сейчас же ночь, добрая госпожа, а ночью, как вы говорили сами, стоит забыть о тревогах, гложущих нас при солнечном свете.
– Мне хотелось бы, – с видом вежливого терпения повторила она, – чтобы вы показали мне учебные планы, листки и стратегии, по которым вы планируете учить мою девочку.
– Вы прекрасно знаете, что у меня нет никаких планов. Я не учу ничему Кейрру. Я ее балую. Потому что мне это приятно.
– Вы… понимаете, что для нее крайне важно сейчас…
– Нет, – честно оборвал я ее, – не понимаю, что для нее сейчас важно. Но я вижу, что вы давите на нее и заставляете делать то, чего она, возможно, не хочет.
– Я давлю на нее, – произнесла драконица, явно с трудом признавая сам факт давления, – только в отношении профессии, но профессия – это еще не вся жизнь.
– То есть как это «профессия еще не вся жизнь»? – возмутился я искренне. – Профессия именно и есть что вся жизнь, потому что в жизни ты должен знать, что нужен и важен, и ничто, кроме признания в профессии, не даст точного знания об этом!
Драконица терпеливо вернула беседу в прошлое русло:
– Самое главное для Кейрры и сейчас, и потом – не стать приложением к чему-то большому, не потерять свою личность…
– Как, например, сейчас? – спросил я и по секундному замешательству драконицы обо всем догадался. – Вы постоянно подменяете ее желания и ее стремления своими. Но однажды она уедет в Паровые Долины совсем одна и….
– Она не останется одна там. Мне одобрили заявку на пересечение межей. И я поеду с ней, потому что я люблю ее и не позволю, чтобы все, кто клялся ей в любви, ее бросили.
– О ком это вы сейчас говорите? О Дейране? Так их отношения – это тоже ваших лап дело?
– Вы не имеете права лезть в их отношения, – процедила сквозь зубы она.
– «Лезть в них прежде вас» – вы хотели сказать?
– Вы должны просто дать от себя чайный ликровый признак и исчезнуть! – сверкнула глазами драконица, чем нешуточно разозлила меня, и я, низко припав к стеклу цистерны, из этой агрессивной, готовой к прыжку позиции сорвался на крик:
– Вот так?! Знать свое место, да?! А как же ваш собственный чайный признак? Почему вы утратили его? Повреждение шкуры давно можно было устранить! Вы прячетесь за собственной неполноценностью, как за ширмой, которая всегда оправдает и вашу слабость, и вашу страсть к власти! Кейрра – отдельная полноценная девушка! От вас – отдельная! И она не должна заполнять вашу внутреннюю пустоту! Если вы пострадали при чистке, то вам следовало обратиться в страховое общество! Заменить шкуру и жить дальше! Вот так просто!
Я иссяк, устыдившись своего поведения, а драконица не обиделась на мои слова. Не разозлилась и даже ни на шаг не отступила. Она сказала мне мягко:
– На моих глазах умирала маленькая девочка. И никто на черной и белой земле не хотел за нее вступиться, а все, что имела я, это была страховка за шкуру.
Я выпрямился. Не могу сказать, что история Кейрры и мастерицы ДиДи чем-то меня потрясла или удивила хотя бы немного – я ждал чего-то именно в этом духе. А потому я вместо прощания грустно подвел итог нашей беседе:
– Вы спасли ей жизнь, но сейчас, нависая над ней в прямом смысле, не даете ей жизни, – я выдохнул. – Знаете, право слово, не стоит нарушать правила, вами же и введенные, это делает невозможным доверие. Сейчас ночь, а ночью…
– Мне хотелось бы знать, что вы здесь, – произнесла вдруг драконица, и ее одновременно скованный и резкий голос пресек последний мой слог, – и ночью, и днем. Что вы с Кейррой.
– Именно с Кейррой? – уточнил я, не удержав дрогнувший в надежде голос, и получил ответ:
– Именно с ней.
На этом мы расстались, пожелав друг другу довольно сухо спокойной ночи. Хотя прекрасно понимали, что спокойно мы ее уже никак не проведем. Я даже не разбирал, что́ чувствую кроме усталости. И тем более я не знал, почему оглянулся на тихий уголок Кейрры прежде, чем подняться наверх. Мастерица ДиДи уже исчезла из вида, но я был уверен тем ясным, сверхъявственным образом, какой не вызывает сомнений и переживаний, что этой ночью мне приснится, что она обернулась, пока я уходил. И что этот сон будет вещим.
Утром я понял, что имели в виду наши механики под обтекаемым понятием «обвес»: все соперницы Эйдераанн стояли на старте, снабженные каким-то подобием механических ботинок и усилителей позвоночника, крепившихся к основанию шеи и плечам и оставлявших у каждого созерцавшего их некоторое визуальное послевкусие доспехов. По сравнению с ними, одетая, как обычно, Эйдераанн выглядела уязвимой, и мне стало за нее страшно.
В этот раз зрителей набралось довольно много, не меньше нескольких сотен, и они почти полностью заполнили целый сектор стадиона и даже край соседнего, хотя, нужно признать, это, конечно, не шло ни в какое сравнение со вчерашней толпой.
Препятствия впереди оказались вполне условные – просто планки на уровне бедра поперек прямоугольной конструкции. Через них следовало перепрыгивать. Кое-где имелась имитирующая ямы разметка, а также специальные полукруглые металлические тумбы для демонстрации маневров вбок – столкновения были возможны именно на этом этапе. Сама дистанция увеличилась вдвое.
Участницы встали на старт, я зажмурился, когда распорядитель подал сигнал, и открыл глаза только к середине забега. Эйдераанн умчалась вперед, оставив всех далеко позади. Ее ближайшая соперница отставала на корпус или два, хотя бежала при этом с небывалой быстротой. Я увидел, что это та самая Нейдойкеенн, напарница Кьертарьярр, и ей будет так несложно толкнуть Эйду и избавить свою команду от конкурентки, если только она поравняется с ней.
